Солнечные часы - Страница 4

Заметив, что я обиделась, ты поцеловал меня и сказал: «В одной книге я прочел слова, которые здорово облегчили мне жизнь: „Когда мы обижаемся, то вредим себе и другим не меньше, чем когда наносим обиду“. Понимаешь?» Я кивнула, – впрочем, без особой уверенности, что уловила смысл.

Я не говорила тебе, что повторила этот афоризм Ивон, – само собой, не вдаваясь в подробности, с чего вдруг возникла эта тема. Придумала другую, не связанную с Ивон обидную фразу, которую ты якобы произнес. «Чертовски удобно! – хихикнула Ивон. – Ну-ка, ну-ка, уточним. Значит, ты виновата, если любишь поганца, – и ты же будешь виновата, если сама пошлешь его. О, благодарю тебя, Светоч Разума, за то, что поделился тайным знанием!»

Я беспрестанно терзаюсь мыслью о том, что произойдет на нашей свадьбе (когда мы наконец поженимся). Не могу себе представить, как ты будешь общаться с Ивон. Любая ваша беседа обречена: через пару реплик ты погрузишься в молчание, а Ивон продолжит упражняться в остроумии.

Вчера она звонила тебе домой. Я заставила. Уговаривала, умоляла, испортила ей вечер, но добилась согласия. Меня до сих пор подташнивает, как вспомню, что Ивон слышала голос твоей жены. Теперь я еще на шаг ближе к тому, с чем не хочу мириться, – к физической реальности Джульетты. Она существует. Если б это было не так, мы с тобой давно жили бы вместе. И я знала бы, где ты сейчас.

По телефону Джульетта явно врала. Ивон так считает.

Ваш дом окружает высокий каменный забор с коричневой деревянной калиткой. Цифры «3» нигде не видно, я вычислила номер методом исключения. Выбравшись из машины, чуть не упала – ноги будто разучились ходить. День сегодня ветреный, зябкий, но ясный, я бы даже сказала – киношно яркий. Солнце слепит глаза, я щурюсь. Природа, похоже, специально заливает эту улицу светом, словно говоря: «Вот где живет Роберт!»

Низенькая, мне по плечо, калитка скрипнула, я проскользнула в твои владения и замерла на поросшей сорняками дорожке. Передо мной сад. На одном его краю – ржавая ванна с велосипедными колесами внутри, рядом кипа сплющенных картонных коробок. Трава растет клоками, повсюду бурьян. Судя по запущенной лужайке, когда-то тут были разбиты клумбы, но теперь все затянуло буро-зеленым хаосом. Меня всю так и затрясло. И чем дольше я смотрела на эту картину, тем больше разбирала меня злость. На Джульетту. Ты вкалываешь с утра до вечера, нередко семь дней в неделю. У тебя нет времени на сад, но у нее-то есть! Она ни дня не проработала с тех пор, как вышла за тебя, и детей у вас нет. Чем же она занимается дни напролет?

Направляясь к входной двери, я обогнула дом и прошла вдоль стены с узким длинным оконцем. Боже… Только не думать о том, что ты заперт там, внутри, за этой стеной, за этим окном. Разумеется, такого не может быть. Мужчина ты рослый, под метр девяносто, крепкий, широкоплечий. Джульетте не под силу удержать тебя взаперти. Если только она не… Ну все, довольно, иначе можно и до полного бреда дофантазироваться.

Я решила вести себя уверенно и напористо. Три года назад дала себе клятву, что никто и ничто больше меня в жизни не напугает. Я подойду к двери, позвоню и задам вопросы, которые задать необходимо. Только обогнув дом, я поняла, что ты живешь в традиционном английском коттедже – длинном, приземистом. И обшарпанном. Судя по внешнему виду, ремонта здание не знало несколько десятилетий. Входная дверь блекло-зеленая, стекла маленьких квадратных окон разделены на ромбы металлическими полосками. С самой толстой ветки единственного дерева свисают четыре разлохмаченные веревки. Остатки качелей?

Лужайка здесь идет под уклон, а дальше открывается вид, за который пейзажисты передрались бы. В поле зрения – как минимум четыре башенки церквушек. Теперь понятно, что привлекло тебя в домишке, повернутом спиной к улице. Передо мной как на ладони долина Калвер с голубой змейкой реки, вьющейся до самого Роундесли. В бинокль, наверное, отсюда и мой дом видно.

Пройти мимо окна и не заглянуть внутрь я не в силах. Там ведь твои комнаты, там везде твои вещи. Ладонями заслонив глаза от света, едва не расплющиваю нос о стекло. Гостиная. Никого нет. Стены скучно белые, неровные, а из картин – единственный портрет: неряшливый старик в коричневой шляпе наблюдает за игрой юного флейтиста. А я-то всегда воображала твою гостиную в темных тонах, с традиционными копиями на стенах, в тяжелых деревянных рамах, – Гейнсборо, Констебл. Дешевый красный палас закрывает почти все пространство пола из ламината «под дерево», даже отдаленно не напоминающего дерево.

Комната чисто прибрана, чего я, после бардака в саду, никак не ожидала. Безделушки ровными рядами выстроились на всех поверхностях. На мой вкус, слишком их много. В основном глиняные домики. Никогда бы не подумала, что ты живешь среди нагромождения китчевых ерундовин. Может, это коллекция? Когда я была подростком, мама пыталась увлечь меня коллекционированием мерзких глиняных созданий, называемых, если не ошибаюсь, «Капризулями». Я отказалась наотрез. Компания Джорджа Майкла и Эндрю Риджли была куда приятнее, и я продолжала собирать их постеры.

Это вина Джульетты. Твоя гостиная выглядит глиняным поселком в миниатюре. Все остальное вроде приемлемо: темно-синий диван и такое же кресло; светильники на стенах, с матовыми получашами, прикрывающими лампы; обтянутая кожей скамеечка для ног; мерная рулетка; небольшой настольный календарь. Все это – твое, твое, твое. Пусть я чокнутая, но я чувствую, что эти неодушевленные предметы – часть тебя. И сердце в груди начинает биться сильнее. За стеклянными дверцами шкафчика теснится еще один квартал глиняных домиков, совсем крошечных, а на нижней полке – толстая розовато-желтая свеча. Непохоже, чтобы ее хоть раз зажигали.