Солнечные часы - Страница 105

105

– Если он очнется, полиция предъявит ему целый список обвинений, – добавила Чарли. – Судя по тому, что мы обнаружили в офисе «Серебряного холма», Роберт принимал активное участие в… так сказать, бизнесе. За рулем грузовика чаще всего был именно он. И Грэм отдавал ему половину прибыли.

Все это Наоми услышала бы от Оливии, если бы Чарли не выдала собственную версию. С Саймоном общалась именно Оливия, а Чарли узнала из вторых рук. Ей очень не хотелось открывать Наоми, до какой степени она исковеркала свою жизнь.

– Роберту нравятся безликие места, они его успокаивают? Станции техобслуживания, ночлежки, больницы? Тем лучше. В сравнении с тюрьмой «Трэвелтел» покажется ему отелем «Ритц».

– Пусть получает. Заслужил. – Глянув на спину Чарли, Наоми обратилась к Оливии: – И Грэм тоже. И его жена.

– Их не отпустили под залог… – начала Оливия.

Чарли не выдержала:

– Ладно, все, хватит!

– Саймон Уотерхаус еще сказал, что Джульетта уже несколько дней молчит, – пробормотала Наоми.

На этот раз Чарли обернулась. Кивнула. Неприятно думать, что Джульетта молча сидит в камере. Чарли было бы легче, если бы та по-прежнему метала направо-налево требования и колкости. Джульетту тоже ждет срок, возможно, не меньший, чем Грэма Энгилли. Неправильно это.

– О чем вы мне не рассказали? – спросила она Наоми. – Джульетта пыталась убить Роберта, когда обнаружила, что он связан с ее насильником. Это мне известно. Чего я так и не поняла – зачем Роберту понадобилось заводить романы с жертвами Грэма?

Ее снова тянет в тот же омут. Противно. Наоми Дженкинс с самого начала играла с ней как кошка с мышкой, и Чарли сыта по горло.

Наоми сдвинула брови:

– Скажу, когда все закончится. Час не настал.

– В каком смысле? – встряла Оливия.

«Ты бы помолчала, сестричка. А еще лучше – шла бы ты в дом. Надеюсь, там очухаешься и вспомнишь, что ты журналист-искусствовед, а не сыщик».

– На часах есть юбилейная линия. – Наоми вытянула палец.

Чарли перевела взгляд на треугольный камень, прислоненный к стене ее дома.

– Девятого августа, в день рождения Роберта, тень от нодуса протянется в точности по этой линии, от начала до конца. Вот он, нодус. – Наоми погладила большим пальцем железный шар.

Чарли прищурилась:

– С какой стати вы решили нанести дату дня рождения Роберта на часы, которые я должна передать своему шефу?

– В тот день все началось. Когда родился Роберт. Девятого августа, – повторила Наоми. – Не забудьте взглянуть на часы, если будет солнце.

Приподняв руку в прощальном жесте, она направилась к калитке. Чарли и Оливия смотрели вслед, пока она не села в машину.

Глава тридцать третья

Четверг, 4 мая

Жизнь станет лучше. Мне станет лучше. Однажды я смогу нормально дышать, оказавшись здесь. Однажды мне достанет смелости приехать сюда без Ивон. Однажды я произнесу «комната номер одиннадцать» о другой гостинице, быть может, о роскошном отеле на красивейшем острове, даже не вспомнив эту квадратную комнату с треснутыми стеклами и обшарпанным полом. Не вспомнив две сдвинутые кровати с оранжевыми матами вместо матрацев. Не вспомнив само здание «Трэвелтел», смахивающее на убогое студенческое общежитие или дешевую столовку.

Сидя на диване, Ивон щиплет катышки на подушках, а я смотрю в окно на стоянку, общую для «Трэвелтел» и Ист-Сервис.

– Не злись, Ивон.

– И не думала.

– По-твоему, мне станет хуже от того, что мы сюда приехали, но ты не права. Я должна избавиться от этой комнаты. Иначе она будет вечно преследовать меня.

– Со временем пройдет. – Ивон безропотно повторяет реплики, которые уже выучила наизусть. – Боюсь, это наше еженедельное паломничество только подпитывает твои воспоминания.

– Я должна сюда приезжать, Ивон. Пока не надоест, пока не превратится в рутину. Знаешь, если человек упал с лошади и испугался, то нужно сразу же снова сесть в седло, иначе больше к лошади не подойдешь.

Ивон прячет лицо в ладонях.

– Ничего общего. Ничего. Как тебе объяснить?

– Чаю выпьем? – Я беру чайник, прижимаю пальцем отстающую этикетку и иду в ванную за водой. Оказавшись на безопасном расстоянии от Ивон, добавляю: – Останусь здесь на ночь, пожалуй. Тебе необязательно.

– Забудь. – Она возникает в проеме двери. – Не позволю. И учти – я не верю ни единому твоему слову.

– В смысле?

– Ты знаешь, что такое твой Роберт и что он творил, но все равно по нему сохнешь. Потому и ездишь сюда. Где ты была днем, когда я звонила? Домашний телефон не отвечал, мобильник выключен.

Я смотрю в окно. На стоянку въезжает синий грузовик с черными буквами по борту.

– Сколько можно говорить – работала в мастерской, телефона не слышала.

– Не верю. Думаю, ты сидела у кровати Роберта. Не в первый раз, между прочим. Последнее время я часто не могу тебя найти…

– Отделение реанимации – не проходной двор, Ивон. Туда не заходят когда вздумается.

И пойми, я ненавижу Роберта. Так ненавижу, как можно ненавидеть только человека, которого любил.

– Когда-то я ненавидела Бена – и погляди на нас теперь, – парирует Ивон с презрением к нам обеим.

– Ты сама решила дать ему еще один шанс.

– И ты решишь остаться с Робертом, если… когда он очнется. Несмотря ни на что. Простишь его, вы поженитесь, и ты будешь каждую неделю навещать его в тюрьме…

– Ивон! Неужели это ты говоришь? Ушам не верю.

– Прошу тебя, Наоми, не надо так делать.

Из кармана куртки, которую я бросила на кровать, доносится звонок. Вынимая сотовый, я думаю о любви и человеке, который так близко и так далеко. Теперь я понимаю тебя лучше, чем когда-либо, Роберт, – благодаря общению с твоим братом в кухне Чарли Зэйлер. Тебе нравилось причинять женщинам боль, ты заставлял их боготворить себя, чтобы потом их мука стала невыносимой. До этого я сама додумалась, но все не так просто, верно? Ты псих, Роберт, и твой психоз схож с… как его? Ну да, с палиндромом. Он работает в обе стороны. Любовь и боль смешались и в твоем мозгу. Ты убежден, что только обиженная, оскорбленная тобой женщина может по-настоящему тебя полюбить. «Наследство дорогой матушки», – сказал Грэхем. Если ты всем сердцем любил мать до того, как она отвернулась от тебя, то после ты полюбил ее еще сильнее. Когда отец вас бросил, мать отыгралась на тебе, и твоя боль заставила тебя признать глубину твоей любви к ней.

105