Солнечные часы - Страница 72

э-э… примерно год спустя. Заделался водителем-дальнобойщиком. Объяснил, что дороги ему нравятся больше, чем кухонное пекло. Мы с ним до сих пор на связи, иногда встречаемся в «Звезде», выпить кружку-другую пивка. Давно, правда, не виделись.

– Значит, Роберт работал на кухне? Не официантом?

– Нет, он был поваром, моей правой рукой.

Я киваю. Вот почему тебе удалось устроить для меня сюрприз с обедом из ресторана. Естественно, тебе здесь доверяют. Потому и разрешили унести дорогие приборы, а Мартин Джиллиган с величайшим удовольствием приготовил Magret de Canard aux Poires, услышав, что женщине срочно требуется помощь.

Вопросов больше нет. Я благодарю Джиллигана, и он возвращается на кухню. Как и официант Этьен, шеф-повар не требует никаких объяснений.

К Ивон это не относится. Она набрасывается на меня, как только мы остаемся одни. Соблазн обойтись шутками велик. Игры безопаснее реальности. Но я не могу поступить так с Ивон, она моя лучшая подруга, и я не Джульетта.

– Понимаешь, Роберт как-то сказал мне, что водить грузовик лучше, чем быть комми. Я подумала, что речь о коммунистах, – правда, смысла не уловила. А смысл был совсем другой. Роберт имел в виду commis chef. Улавливаешь? Комми-шеф, помощник шеф-повара, которым он здесь и работал.

Ивон пожимает плечами:

– Ну и…

– Тот, кто меня изнасиловал, подал зрителям ужин из трех блюд. Он несколько раз исчезал в задней комнате и приносил то новые блюда, то вино. Там наверняка была кухня.

Ивон качает головой: поняла, куда я клоню, и не хочет верить.

– Я как-то не задумывалась о том, кто готовил все эти блюда.

– Боже правый… Наоми!

– У насильника и так дел хватало: развлекать гостей, убирать стол после каждой перемены, приносить новые блюда. Радушный хозяин, – с горечью шучу я. – Сержант Зэйлер утверждает, что у него были пособники. Минимум двух женщин изнасиловали в грузовике Роберта, но не он. А Роберт изнасиловал Пруденс Келви.

Я намеренно продлеваю свои муки, окольным путем двигаясь к выводу, который уже сделала. Если надеть резинку на запястье и оттянуть до предела, а потом отпустить, то она больно щелкнет по коже. Чем дальше оттянуть, тем больнее.

Ивон больше тебя не защищает. Я ее убедила.

– Пока второй издевался над тобой, Роберт возился на кухне, – говорит она. – Готовил ужин для зрителей.

Вся в поту, я подскакиваю на постели, из горла рвется крик, сердце колотится. Мне приснился кошмар. Может ли быть ночной кошмар хуже того, в котором я живу? Оказывается, может. Гораздо хуже. Убедившись, что со мной не случился удар или сердечный приступ, я поворачиваю голову к электронному будильнику на прикроватной тумбочке. Только верхние краешки цифр, зеленые черточки и полукружья, видны из-за стопки книг.

Я сбрасываю книги на пол. На часах 3.13. Три один три. Цифры меня пугают, барабанный бой в груди набирает скорость. Ивон меня не услышит, даже если завопить, ее комната в подвале, а моя наверху. Я побежала бы к ней вниз, но не успеваю: валюсь обратно на подушку, пришпиленная страхом к постели. Что-то должно случиться. Я должна позволить этому случиться. У меня нет выбора. Нельзя отгораживаться бесконечно. Господи, прошу тебя, только пусть это произойдет быстро. Если я должна вспомнить – сделай так, чтобы я вспомнила сейчас.

Я была Джульеттой. С этим я вынырнула из кошмара. Я так давно мечтала стать твоей женой, но только наяву. И мечта была – чтобы я, Наоми Дженкинс, стала твоей женой. Никогда я не хотела превратиться в Джульетту Хейворт. Ты ведь описывал ее слабой, малодушной, жалкой.

В кошмаре, самом худшем в моей жизни, я была Джульеттой Хейворт. Я была привязана к кровати, к деревянным столбикам-желудям, кровать стояла на сцене. Я повернула голову направо, расплющив щеку о матрац. Кожа прилипла к полиэтилену, которым матрац накрыли. Мне очень неудобно, но я не могу смотреть вперед, потому что тогда увижу мужчину. Выражение его лица. Я вынуждена слушать его голос, что само по себе невыносимо.

Зрители за столом ели копченую лососину, до меня доносился мерзкий рыбный запах. Я продолжала лежать повернув голову, глядя прямо перед собой, на край занавеса. Он был темно-красного цвета и не просто завешивал сцену, но обрамлял с трех сторон.

Да, именно так выглядел занавес. Я только теперь вспомнила. Что-то в нем еще было необычное, но что? Не помню.

За краем занавеса была видна стена. Я опустила глаза и увидела окошко…

Совершенно верно: окошко было ниже уровня глаз. Для меня. Для зрителей в зале оно было выше уровня глаз.

Уголком покрывала я вытираю пот со лба. Уверена, что картинка четкая, я все точно увидела во сне. Странное было окно. Без занавески. В театрах вообще не бывает окон – по крайней мере, в зрительном зале не бывает. Мне надо было опустить глаза, чтобы его увидеть, а тем, кто сидел за столом, – поднять глаза. Окно находилось между двумя уровнями, посредине. Когда стемнело, я уже ничего не могла увидеть снаружи. Но раньше… когда я была Джульеттой… лежала на кровати на сцене… и мужчина ножницами разрезал на мне одежду… я видела, что находится за окном. Я сосредоточилась на виде за окном, чтобы не думать, что со мной делают… что со мной сделают…

Я сбрасываю покрывало, подставляю тело прохладе. Я знаю, что увидела в театральном окошке. И я знаю, что увидела в окне твоей гостиной, Роберт. И знаю, почему мне приснился этот кошмар. И что он означает. Он все меняет, Роберт. Все не так, как я думала. Все не так, как я себе представляла. Поверить не могу, насколько я ошибалась.

Боже, боже. Я должна тебя увидеть, Роберт, и все-все рассказать. Рассказать, как я разобралась, как сложила фрагменты в картинку. Я должна убедить сержанта Зэйлер еще раз провести меня к тебе в больницу.